***
Но состояние "слишком хорошо" никогда не бывает долговечным. После "хорошо" всегда наступает "плохо" - неизбежно и неумолимо, как какой-то закон природы, несправедливый и нелепый. Пришло и наше "плохо"... 

Когда мне стукнуло 12 лет, с папой началось неладное. Он перестал играть со мной, уже не обсуждал мои школьные и пионерские дела, не хохмил, не юморил, не называл маму "девочкой Ниной" и ходил понурый и потерянный. В доме сделалось скучно и напряженно. 

Однажды в мае я встретила папу в школе - он выскочил из директорского кабинета весь красный. Увидев меня, произнес: 

- Дома поговорим! - и поспешил к выходу. 

Я стала мысленно прикидывать, что же такое я (довольно озорливая девочка) могла натворить, что папу так экстренно вызывали? Зашла в "предбанник" и спросила секретаршу: 

- Почему моего папу вызывала директриса?

Секретарша успокоила меня: 

- Да не был он у директрисы! Он заходил узнать адрес Ирины Петровны... 

Ирина Петровна - наша бывшая учительница биологии и классная руководительница, недавно перешедшая работать в другую школу, причем неожиданно, посреди учебного года. Полная крупная румяная украинка (слово "хохлушка" к ней совершенно не подходило) - черноглазая, чернобровая, черноволосая - с роскошной косой вокруг головы, носимой с гордостью: мало кто отращивал такие длинные волосы - уж очень сложно за ними ухаживать. Ирина Петровна была великолепным педагогом, добрым отзывчивым человеком, дети к ней тянулись и относились с уважением. Своей семьи у нее не было (послевоенное безмужчинье), поэтому она целиком отдавалась школе и всецело принадлежала ученикам. Когда Ирина Петровна перешла в другую школу, мы все жалели об этом и даже наивно засылали парламентариев в учительскую - походатайствовать, чтобы нам вернули нашу любимую классную руководительницу. 

В тот день, когда я столкнулась с папой около директорского кабинета, мне прежде всего было непонятно, зачем он узнавал адрес Ирины Петровны у секретарши - я и сама его прекрасно помнила: она ведь часто приглашала учеников к себе - в маленькую комнатенку в огромной коммуналке. Мы набивали комнатенку до отказа своими егозливыми телами, наполняли звенящими голосами, много дискутировали, спорили, поверяли Ирине Петровне свои пионерские тайны... 

Дома я спросила папу: зачем ему понадобилась Ирина Петровна - она же у нас не преподает? Папа невнятно пробурчал в ответ: мол, давал ей книгу, а она не вернула. Я заверила папу, что непременно вернет - Ирина Петровна человек обязательный - и забыла о происшествии. Потом настали летние каникулы, меня отправили в лагерь, а там своя интересная жизнь... Потом начался новый учебный год...

А в ноябре разразилась катастрофа: папа перебрался жить к Ирине Петровне и мы с мамой остались одни. Мама не плакала и не жаловалась - только замкнулась и сжалась. Она не выплескивала свою беду на меня, не ныла, не скулила, об отце плохого не говорила - щадила мои нервы. А в доме стало пусто и тягостно - мама никого не приглашала и никого не хотела видеть.
***
Сначала - недели две - я не могла поверить в случившееся. Просто не представляла, как можно разрушить нашу чудесную семью, уйти от симпатичной девочки Нины к какой-то пожилой толстой тетке - Ирине Петровне было 37 лет. Мне все казалось, что папа ненадолго уехал и скоро вернется... Ну как мой ответственный порядочный папа Витя мог бросить семью? Это невозможно, невероятно! Да этого с ним в принципе не могло случиться! К тому же Ирина Петровна такая старая и такая вся школьная: уроки в классе, пионерская дружина, живой уголок, биологический кружок, пестики-тычинки... Все происшедшее выглядело неправдоподобным. 

Потом наступило прозрение. Я вдруг трезво и резко осознала, что Ирина Петровна не такая уж старая - всего на два года старше папы - и принадлежит не только школе, и ее существование не сводится к классному руководству, ботанике и зоологии. И я наконец-то уразумела печальный факт: папа ушел навсегда, и нет уже радостной девочки Нины с кузнечиком Олькой, а есть разлюбленная покинутая женщина с ребенком... 

Вот тут-то меня прорвало - я несколько дней рыдала в голос, как рыдают брошенные женщины, независимо от того, кто их бросил: муж, любовник, друг, отец... В школу ходила зареванная; сердобольные учителя, осведомленные о нашей семейной драме, ни о чем меня не спрашивали и не вызывали к доске. 

В отношениях со школьными подругами у меня произошла форменная трагедия. Вторая трагедия, маленькая, ставшая следствием первой, крупной - ухода отца. 

В начале 1950х годов в московских школах было раздельное обучение, и, соответственно, существовали мужские и женские школы. А когда коллектив сугубо женский, то независимо от возрастного состава ему присущи все особенности женского коллектива. Такой коллектив сложился и у нас - в шестом классе женской школы. 

Девочки 12-13 лет - это уже маленькие женщины, которым знакомы серьезные чувства: любовь, восхищение, преклонение, равнодушие, жалость, презрение - и у которых имеются свои кумиры, привязанности и образцы для подражания. Пока я находилась в числе счастливиц - обеспеченная девочка из благополучной семьи - я была нужна и интересна подругам. Как только перешла в разряд неудачниц - стала неинтересна и безразлична. Я была востребована жизнерадостная, активная, удачливая, с гостеприимным домом и веселыми родителями, а не потухшая, с заплаканными глазами и рухнувшим семейным благополучием. Иными словами, одноклассницы сразу же свергли меня с пьедестала, на который когда-то сами и подняли. Узнав о моем семейном горе, они пожалели меня - и тут же отвернулись. 

Рядом со мной осталась только одна девочка - Клара Гельцер. 

***
Клара училась с нами с первого класса, но в коллектив как-то не влилась. В классе ее не жаловали, причем за все сразу: за немецкую фамилию (Клара родом из обрусевших немцев), за то, что самая младшая, но при этом самая высокая, самая способная к наукам и самая трудолюбивая. Временами Клару даже ненавидели - за обширные знания, значительно превосходившие школьную программу, за работоспособность, за дежурную готовность пойти к доске, за принципиальность и прямоту. 

Девочки злобненько издевались над тем, что за слишком умной Кларой не ухаживают мальчики из соседней мужской школы, хотя Клара красивая: каштановые косы, огромные серые глаза в длинных ресницах, маленький носик и кукольный ротик. Девочки язвили: как же так, не приглашают на танцы такую хорошую пригожую, да еще однофамилицу известной балерины? 

И ко всему прочему в школу - прямо в класс! - периодически заявлялась Кларина потешная бабушка Эльфрида и на полном серьезе обращались к ученицам, чтобы те "не обижали сиротку Клархен". Клару можно было назвать сироткой: отец погиб на фронте, мать объявлялась дома редко, так как зарабатывала на жизнь разъездными просветительскими лекциями, и кроме бестолковой суетливой бабки у Клары больше никогошеньки в Москве не было: даже отдаленных дядьев и теток. 

Несмотря на физическую развитость, Клара никогда не дралась (хотя это практиковалось в женских школах), а обиды, наносимые одноклассницами, и частые издевки (особенно после идиотских бабкиных визитов) переносила стоически, молча, изо всех сил сдерживая слезы, и никогда не ябедничала учителям. 

Вот эта Клара Гельцер и поддержала меня в тяжелый период. Она-то хорошо понимала, что значит быть изгоем - и помогла мне стать сильной и пережить: и уход отца из семьи, и охлаждение одноклассниц. Глубоко уйдя в личное горе, я возненавидела бывших подруг, отца, Ирину Петровну и даже маму Нину. Одноклассниц - за то, что охладели. Отца - за то, что бросил. Ирину Петровну - за то, что увела. Маму - за то, что позволила увести. Клара заставила меня простить всех и принять ситуацию такой, какая есть. Многотерпеливая Клара как будто передала мне частичку своего многотерпения. 

***
После ухода отца из семьи, после того рокового вечера, когда он навсегда покинул наш дом с потертым чемоданчиком, я не видела его больше трех месяцев. Сначала ждала, что вернется. Потом надеялась, что хотя бы навестит. Потом ожидала, что пригласит в свой новый дом, и мысленно размышляла, пойти или не пойти. 

Ничего подобного не последовало - отец вообще не подавал вестей о себе, только переводил маме деньги по почте. Ни писем, ни открыток - лишь безликие квитанции на получение денежных переводов... 

Но в один прекрасный день прямо в школу, к концу нашего последнего урока, заявилась Ирина Петровна и властно, даже не спросив, хочу ли я этого, увела меня к себе, вернее, уже к ним, в гости. В хорошо знакомую мне комнатенку. Там я увидела своего папу - необычного, изменившегося, совсем нового и всего так и светившегося, так и лучившегося счастьем. 

***

Историю папиной любви - целиком и в подробностях - я узнала значительно позже. История отнюдь не диковинная - даже несколько банальная. Оказывается, Ирина Петровна покорила моего папу еще два года назад на родительском собрании. Обычно на собрания ходила мама, но в тот день не смогла - и пошел папа. И увидел там Ирину Петровну. Папа несколько раз пытался объяснить мне, как с ним случилось это - такая сильная любовь, которая заставила его, порядочного мужчину и отличного семьянина, забыть про все. Пытался объяснить, но - натыкаясь на мой каменный взгляд - сбивался. Мне не хотелось ни слушать, ни вникать, ни оправдывать... 

Потом я все-таки дослушала папину исповедь до конца. И все стало предельно ясно. На том роковом родительском собрании папа встретил ИДЕАЛ. То был женский идеал того времени: крепкотелая величественная дама с короной волос на голове. Хотя в 1950е годы не стриглись слишком коротко и длинные волосы носили многие, но такая прическа-корона была редкостью - ее чаще можно было увидеть в кино, нежели в жизни. Папе даже показалось, что актрису, как две капли воды похожую на Ирину Петровну, он видел в каком-то фильме или спектакле, но не мог припомнить, в каком именно.

Ирина Петровна была несомненно хороша собой и вполне тянула на идеал того времени. Сегодня ее обозвали бы толстухой и коровой - настолько разнятся прошлые и нынешние идеалы - а вот в 1950е годы идеалом считалась женщина упитанная. Сейчас все активно худеют (иногда весьма неразумно), а тогда к слову "худышка" часто добавляли второе слово - "замухрышка" - и женщины делали все возможное, чтобы набрать несколько килограммов и округлить щечки. Показателями красоты, здоровья и женской самодостаточности были именно щекастость, румяность и упитанность. Идеалом считалась сильная женщина, состоявшаяся профессионально, женщина-созидатель, женщина-активистка. 

И вот такой ИДЕАЛ в лице Ирины Петровны появился на папином горизонте и полностью затмил мою маму. Ирина Петровна была полной противоположностью маленькой худенькой "девочке Нине", и похоже, после первого же взгляда на Ирину Петровну, папа машинально, неосознанно, не задумываясь, перевел "девочку Нину" в отряд невзрачных худышек-замухрышек. Он ее мгновенно разлюбил - так же молниеносно, как полюбил Ирину Петровну. Это и послужило началом грустной динамики в нашей счастливой семье, которая перестала быть сначала счастливой, потом семьей.

После встречи папы с ИДЕАЛОМ два года шла война-треугольник: сначала папы с самим собой, потом папы с мамой, которая не отпускала, а затем неотдающей мамы с забирающей Ириной Петровной (потому-то она и ушла из моей школы). Каждая из женщин боролась за свое счастье. Ирина Петровна победила. Наша семья раскололась, и из осколков образовалась новая семья - папина - необыкновенно счастливая и дружная, и в радости и в горе... 

Через год с небольшим в той счастливой семье родился Петя - мой сводный братик. Ирина Петровна расплылась, поблекла, начала прибаливать, но не утратила энергичности и жизнелюбия. Их семья оказалась на редкость прочной и безоблачной - они с отцом душа в душу прожили вместе семнадцать лет - до самой смерти Ирины Петровны. После ее безвременной кончины мой папа так больше и не женился, хотя претенденток на него - одиноких женщин военного поколения - было предостаточно. 

***
Любовным треугольником нашу ситуацию не назовешь: ведь там были не только мама Нина, папа Витя и Ирина Петровна. Там была еще я, потом Ирина Петровна произвела на свет Петю, потом появился мой муж Леша (мы с Алексеем Беловым поженились на втором курсе института), потом родился наш сын Игорек... Это был скорее многогранник - причем очень сложный - и каждой грани пришлось нелегко. 

Папе Вите было непросто сделать окончательный выбор - на это ему понадобилось два года. А подойти ко мне после ухода из семьи он вообще не осмелился - это сделала за него Ирина Петровна.

Ирине Петровне не так уж сладко жилось в роли победительницы - на нее навсегда легло клеймо разлучницы. Мне ох как не сразу удалось простить отца и принять бывшую классную руководительницу в качестве мачехи при живой матери. Называла я ее исключительно по имени-отчеству - как учительницу - причем подчеркнуто сухо. А все доброе, исходившее от нее, принимала как должное - как компенсацию за отца. Так она и не дождалась от меня семейного обращения "тетя Ира"... Я узнала от отца (уже после ее смерти), что ей, оказывается, страшно хотелось этого "тетя Ира", а "Ирина Петровна" из моих уст резало уши...

Маме Нине было сложно смириться с ролью побежденной и не говорить дурно о моем отце - никогда и никому - ни мне, ни зятю Леше, ни внуку Игорьку. Но она сумела это сделать. И сумела воспрянуть духом. И не опустилась и не озлобилась, что частенько случается с "мадам-брошкиными". Свою женственность, изящество, элегантность она сохранила до глубокой старости.

А в моей жизни существовали одновременно мама и Ирина Петровна - и каждая занимала свое место. С мамой мы самые близкие люди до сих пор. Она живет со мной - совсем уже старенькая и седенькая, согнувшаяся и съежившаяся, но все такая же любимая и нужная... А Ирина Петровна помогла мне с выбором профессии. И не только с выбором: она помогла мне получить соответствующее высшее образование, утвердиться в профессии школьного учителя биологии, полюбить ее, проявить себя хорошим педагогом, стать авторитетом у учеников. Благодаря ее советам и наставлениям, мне удалось заинтересовать биологией даже учеников кошмарной режимной школы, куда мы с мужем распределились после окончания института, соблазненные казенной квартирой. Сегодня я, невзирая на пенсионный возраст, преподаю биологию в школе-лицее. Пока в состоянии соображать и передвигаться - буду учительствовать - без этого не могу жить - и это так чудесно! 

Моему мужу Леше досталось две тещи одновременно и пришлось уважать и почитать обеих. Нашему сыну Игорьку приходилось неоднократно отвечать на провокационный вопрос - какую из бабушек он любит больше: бабушку Нину или бабушку Иру? 

Нам было очень непросто наладить нормальные человеческие отношения и принять друг друга такими и в таких семейных вариантах. Но мы справились. И без озлобления прожили свои жизни - кому сколько досталось. 

Первой ушла Ирина Петровна, едва отметив 54-летие - рак груди. 

Через девятнадцать лет ушел папа, в 71 год, после долгой и тяжелой болезни сердца. Ушел тихо, во сне, улыбаясь - будто радовался предстоящей встрече со своей Ирочкой. 

А еще через двенадцать лет скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг мой любимый Лешка, не дожив три месяца до своего 60-летнего юбилея. Мы с сыном долго пребывали в ступоре и не соображали, что делать дальше. С печальными хлопотами - похоронами, погребением, поминками - нам помог мой сводный брат Петя.

***
Моя мама любит рассматривать семейный альбом вместе со своими правнуками (у меня два внука и внучка) и поясняет им: 

- Это я в молодости, это ваша бабушка Оля в детстве, это дедушка Леша, это дядя Петя, это прадедушка Витя, а это прабабушка Ира...

Ольга Белова
глава из романа О. Зайкиной "Житейские кружева"

Вы можете приобрести 6-ти томный роман Ольги Зайкиной "Житейские кружева" по отдельным книгам здесь >>

Или полный комплект из 6 томов со скидкой и автографом автора здесь >>

ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ:

Что вплетено в "житейские кружева"

Тайные признания Ольги Зайкиной