|
ПРЕДИСЛОВИЕ
АВТОРА К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
Доктора
— те же адвокаты, с
тою только разницей,
что адвокаты только грабят,
а доктора и грабят и убивают.
А. П. Чехов
Почему история о хирургах Нью-Йорка должна
быть интересной
читателям, скажем, Москвы или Владивостока? Почему события,
имевшие место в сверхбогатой медико-хирургической
системе, переполненной обслуживающим
персоналом и напичканной
сверх нужды аппаратурой, могут иметь какое бы то ни
было отношение к тем, кто лечит (или лечится)
в системе с крайней
нуждой и постоянными лишениями?
Да потому, что обе системы, при всех их
различиях, имеют
много общего: богатые люди с хорошими связями
получают лучшее
лечение, хорошо оплачиваемые врачи могут быть плохими
специалистами, а коррупция и медицинские преступления были
и есть повсеместно. Но так не должно быть.
Я благодарен моему другу В. Рындину (dr.
Slava)
и уважаемым
членами «Russian
Surginet»
за перевод моих записок.
Это издание я посвящаю светлой памяти
выдающегося хирурга
и воспитателя
хирургической молодежи профессора Бориса
Дмитриевича Савчука (1933-2004)
Профессор
Z
Посвящается всем учившимся
у меня хирургам...
Большинство
хирургов, которых я знаю, - преданные лечению больных честные
врачи-трудяги, посвятившие себя избранной профессии. Порой они
совершают ошибки, но человеку свойственно ошибаться…
Однако, эта книга об иной группе хирургов, причиняющей много
скрытого от людских глаз вреда, а потому фактически
неконтролируемой хирургическим и медицинским сообществами.
Вы можете полюбопытствовать, а не является ли история,
изложенная в этой книге, правдивой. Могу ручаться, что
хирургический, медицинский и научный компоненты истории
являются настолько точным, насколько мне, бывалому хирургу с
активной практикой, под силу только создать. Все остальное,
конечно же, вполне вымышлено. Я оставляю каждому читателю
право решать, в какой степени похожими получились мои герои и
учреждения, здесь представленные, или которые могут иметь
место в действительности.
Автор желает засвидетельствовать существенный вклад в работу
Крис Майстер, Иан Маклеод и Джойс Гриффит. Он также благодарен
Джоан и Ювал Гелфанд, Пол Рогерс и Хейди за критические
замечания. Большое спасибо друзьям и коллегам, поддержавшим
автора издалека: Ахмад, Армин , Ави, Габи, Фил, По, Боб и Ули.
В настоящей версии текста я решил представить имена и фамилии
при первом их упоминании без русификации во избежании конфуза
– мы знаем пола упомянутых автором лиц. Ну, например, если я
напишу: Спасибо ДжоанУ и ЮвалЕ ГелфандАМ… Но где гарантия, что
Джоан не женщина и писать следует ДжоанЕ? А Ювал может
оказаться мужчиной – и писать следует ЮвалУ?????
У меня есть план попросить кого-то из русских американцев
проставить имена и фамилии в правильной грамматической форме…
ПРОЛОГ
"Есть своего рода благопристойность среди мертвых,
замечательное благоразумие: вы никогда не найдете их
сочиняющими какую-либо жалобу на доктора, который убил их".
Moliere, 1622-1673
Это проигрывалось в раздражающе медленном движении - я
старался захватить глубоким стежком края рваной раны и затем
осторожно стянуть их узлом, но каждый раз шов прорезал тонкую
и рыхлую мышцу. Я пробовал снова. И снова...
Розовая кровь сочилась шумно, затем стремительным потоком
лилась из большой дыры в левом предсердии. Оттуда всё это
текло в переполненные бутыли отсоса и хлюпало на полу.
«Мы теряем ее» – спокойно прокомментировал старший
анестезиолог. Это было не впервые, когда он видел молодого
некомпетентного хирургического резидента, теряющего пациента.
Я был доведен до отчаяния и парализован. «Черт! Это предсердие
мягко, как дерьмо... Я не могу закрыть его. Ей конец…». Я
прошил еще раз... Все длилось, возможно, минуту или две, но
позже я замедленным фильмом буду часами повторять это в своем
мозгу.
Я видел более чем достаточно, колотых ран сердца в течение
первого месяца моей хирургической резидентуры в госпитале
Леди-Мэрси. Я даже уже оперировал несколько таких ран под
наблюдением опытного Йоргуса, моего старшего резидента. Йоргус
тогда был известен тем, что мог похвастать публикациями самого
большого личного опыта операций при повреждениях сердца. Но в
тот день я был без него... Это был мой «самостоятельный полет»
в работе на поврежденном сердце...
Всего двадцать минут прошло с того момента, когда я дремал с
несколькими интернами в «яме» приёмного отделения после
кровавой ночи и привезли молодую женщину, мокрую от пота и уже
с непроизвольной дефекацией. Пульс её был еле ощутим, а слева
от грудины определялось большое ножевое ранение. «Еще один
пьяный и ревнивый любовник!» - в это время ночи это было ясно
без объяснений.
«Пошли!» - прошипел я интернам, которые двигались, не так
быстро, как бы мне хотелось. Мы повезли ее в операционную,
крича: «Ножевое сердца!» - местный призыв к битве. Это сразу
же пробудило анестезиологическую и сестринскую бригады. Нож
Любске к грудине... Открыли перикард... Палец в рану левого
предсердия... Шёлковый шов... Но, на сей раз, всё шло не так:
швы не держались на тонкой мышце предсердия - нить при
стягивании прорезала стенку сердца раз за разом…
«Это бесполезно, она ушла!», - сказал анестезиолог с
презрением, когда я, наконец, заставил один шов держаться. «Вы
можете продолжать, но она потеряла вдвое больше ее объема
крови. Она пуста... Давайте останавливаться!». Он выключил
респиратор и вышел из операционной.
Я смотрел на труп, который я сотворил - остатки красной помады
всё еще на ее губах, красный маникюр на ногтях неподвижных
пальцев. Никто не произнёс ни слова, пока я зашивал кожу над
зияющей грудной полостью и помогал медсестрам удалять трубки и
катетеры. Я также помог помыть тело. Когда в коридоре тело
перекладывали на носилки, я почувствовал, что очень хочу
спать. Я сразу же пошел искать кровать. Проснувшись, я тотчас
понял, что, возможно, мог бы спасти ее. «Я обязан знать, как
работать на предсердии!»
Начиная с того ужасающего случая, у меня спорадически начали
появляться видения, как в замедленной съемке: мои руки
двигаются, я использую инструменты, но я всё делаю
безуспешно... и так снова... и снова.
Леди-Мэрси госпиталь расположен в центре многомиллионного
густонаселенного южноафриканского города. Двадцать лет назад
это была зона уличных баталий большого города, и таковой,
вероятно, она является и сегодня. Пятницы имели обыкновение
быть худшими из дней, потому что это был день зарплаты. С
наличными деньгами в карманах, со зловещим коктейлем дешевого
вина и кустарного пива в желудках местные жители пировали
яростно. Было только два типа граждан по пятницам ночью:
жертвы и преступники.
Погромы продолжались в течение всего уикенда, и мы часто
просто захлёбывались от наплыва ужасающих повреждений.
Хирургическая часть приемного отделения госпиталя, прозванное
здесь «ямой», напоминало перевязочный пункт в Сталинграде:
пациенты на носилках, на стульях и на полу, повсюду брызги
крови из поврежденных сосудов, переломанных черепов, ножевых
ранений и простреленных животов.
Контраст между днем и ночью был поразителен. Днем
академические профессора учили нас хирургии. Ночью они
уходили, оставляя нас, юных стажеров, властвовать над
событиями бурных ночей.
Вереница носилок у стен длинных и обшарпанных коридоров
заканчивалась в дверях шоковой палаты «ямы». На носилки лежат
молодые парни-стоики , для которых страдание не является
чем-то необычным. Большинство из них пребывало в
полукоматозном состоянии, если не от опьянения, то от потери
крови. Сначала я бегал от носилок к носилкам, чтобы увидеть,
кто из жертв, обернутых в запятнанные толстые шерстяные
одеяла, предсмертно хрипел от ранения в грудь, образуя красную
лужу под носилками.
«Марк», - говорили мне старшие и более мудрые врачи, - «Вы не
можете спасти их всех. Не тратьте впустую ваше время. Первым
пришел - первым и обслуживается ...».
…Таким образом, номер восемьдесят девять в линии носилок был
бы найден холодным - мертвым, когда бы пришла его очередь
поступить в ярко освещенную реанимационную...
«Жизнь ничего не значит в этих краях!» - заключил я молча.
В течение бесконечных ночей мы могли работать непрерывно с
непрекращающимся потоком раненных мужчин и иногда женщин.
Временами мы имели дело с естественными заболеваниями: женщина
с острым аппендицитом или старик с перфорированной
гастро-дуоденальной язвой. Но, главным образом, мы оперировали
проколотые сердца, шили разодранные сосуды и засовывали
обратно в живот выпущенные наружу кишки. Молодые и наглые, мы
пытались делать больше, чем были тому обучены, накапливая
собственный список мертвых.
«Жизнь ничего не значит!» - напоминал я себе после потери
очередного больного.
Потом, замерзшие, опьяненные, ужасно уставшие, забрызганные
кровью, мы ходили вокруг многочисленных пациентов, принятых в
течение ночи. Критические больные лежали на носилках возле
сестринского поста. Мы ничего не могли для них сделать, потому
что интенсивная палата была всегда полна. Другие больные были
на кроватях и матрацах между кроватями и даже под кроватями...
Те, кто с незначительными ранами - типа простого прокола
легкого, были свалены прямо в коридорах. Они сидели терпеливо
на твердых деревянных скамьях, куря самокрутки, набитые грубым
черным зимбабвийским табаком, кашляя и пуская пузыри из груди
через дренажные трубки в бутылки с водой. В течение двух часов
мы двигались от пациента к пациенту. Иногда мы находили труп
под кроватью – «пропущенное ранение».
«Зохар, - профессор сказал, становясь на колени с моей
стороны, чтобы рассмотреть очередное пепельного цвета тело -
Вы осмотрели этого джентльмена?». Профессор жил в другом мире.
Он спал дома целую ночь и скоро будет засыпан шарами на поле
для гольфа.
«Да, сэр, - ответил я, пробуя расшифровать мятую бумагу,
представляющую собой медицинскую карту мертвеца - думаю, что
его смотрел я…».
Профессор встал и посмотрел свысока на голое тело, которое
перевернули, чтобы увидеть крошечную колотую рану на спине
справа. Он делал свои действия очень тщательно, боясь
испачкать свои белые брюки. «Зохар, вы справились с
левосторонним пневмотораксом хорошо, но пропустили то же
справа. Вы должны исследовать пациента в целом, каждый
квадратный дюйм его тела. Вы должны иметь полное представление
о пациенте!».
«Кто первый пришел - тем и занимаются...», - подумал я про
себя. Профессор пожал плечами и продолжал обход комплекса
огромных, подобных ангарам, комнат. Поле для гольфа уже ждало
его…
Жизнь ничего не значит…
После мучительных часов в госпитале я двигался домой мимо
постриженных лужаек предместий, освещенных лучами утреннего
солнца, стараясь не заснуть за рулем. Здесь не было никакой
подотчётности. Люди умирали от легко предотвратимых причин, и
никто за это не отвечал. Даже академическая душа, занимающаяся
конференциями по изучению и улучшению показателей осложнений и
смертности. Все нипочем.
Жизнь ничего не значит…
Я не представлял, что в будущем у меня будут времена настолько
черные и трудные, что я буду мечтать оказаться здесь опять,
двадцать лет спустя.
Прошлого, в котором хаос был ежедневным торнадо, в котором
жизнь поглощалась с аппетитом, этого прошлого мне уже никогда
не испытать. Так я думал, по крайней мере, пока я не переехал
на работу в Нью-Йорк «Парк» госпитал в 1995 г. Там моя
концепция того, что в действительности представляет собой
жизнь, изменилась…
Я понял, что жизнь еще дешевле…
Продолжение
>>
ОБСУДИТЕ
ИНФОРМАЦИЮ В ФОРУМЕ
|
